В конце 1970-го года в закрытой школе для мальчиков на рождество остаются несколько учеников, которых не забрали родители, повариха Мэри и учитель античной истории, который с ними за старшего. Все, кроме одного, ученики в итоге все-таки уезжают, и наедине с нелюбимым учителем остается умный второгодка Ангус Талли, который чувствует себя изгоем в отношениях с одноклассниками и недавно вышедшей замуж матерью.
Учителя (выдающаяся роль Пола Джаматти) действительно есть за что не любить. Занудный, слегка агрессивный, едва ли уважающий учеников, мистер Ханнэм слишком много думает о Римской империи, чтобы обращать внимание на современность, друзей и коллег. Он не тот человек, который вызывает симпатию с первого взгляда. И даже второй взгляд едва ли ей способствует.
Их с учеником (Доминик Сесса, умный дебют) и чернокожей поварихой (замечательная роль Давайн Джой Рэндольф), потерявшей во Вьетнаме сына, странное соседство до известной степени напоминает сразу два великих фильма восьмидесятых. Первый – это, конечно, «Клуб «Завтрак»», главный вклад Джона Хьюза в мировую культуру, и действительно – оставшись в пустующей школе наедине с собой и друг другом, герои многое в итоге понимают, между ними (спойлер для тех, кто кино не смотрит совсем) завязывается дружба, которая в иных обстоятельствах сложиться не могла. Второй фильм – «Сияние» Стэнли Кубрика, кино о брошенном в снегах отеле и тихом клаустрофобном безумии, злой двойник хьюзовского шедевра.
Сюжетно Пэйн следует обеим историям: замкнутость пространства в «Оставленных» провоцирует и ненависть, и дружбу, и печаль. Но будучи оригинальным, даже в чужих сюжетах самостоятельным автором, он в середине фильма разменивает клаустрофобию восьмидесятых на характерно семидесятнический роуд-трип. Чувства героев, как бы закупоренные в школе, должны пройти проверку свежим воздухом. И именно во второй части, когда учитель и ученик отправляются в Бостон, «Оставленные» расцветают по-настоящему.
Снимая путешествие нерадивого ученика и учителя со скверным характером, Александр Пэйн – и это, наверное, главная его заслуга – демонстрируют нам настоящую магию кино родом из эпохи Нового Голливуда (он в этом смысле блестящий ученик Богдановича, и, пожалуй, Олтмана). В сотый раз поднимаемые темы, привычные отголоски Вьетнама (довольно, что и говорить, трогательная линия), классический сюжет вынужденного бондинга столь непохожих взрослого и подростка – все мы видели это много раз. Однако «Оставленные» смотрятся и звучат свежо, оригинально. Это трогательное кино, но совсем не затхлое. Его уют – уют рождественского откровения, а не опостылевших банальностей. И герои картины, и она сама дышат по-зимнему свежим воздухом, но при этом умудряются согреваться и согревать.
Однако сводить «Оставленных» к рождественской сказке всё же не стоит (и понятно, почему режиссер расстраивается, когда так делают). Кино начинается с титров, где можно даже разглядеть указание, что фильм якобы снят в 1971-м, и содержательно, а не косметически передает трагедии и взлеты этого параноидального, упаднического времени и в то же время одной из самых культурно продуктивных эпох в американской истории. Фиксирует фильм и главную тему семидесятых – противостояние системы и нонконформиста, при этом значительная доля нонконформизма героев в простом отказе жить, как диктуют их классовая, расовая, иерархическая принадлежность. В учителе открывается неожиданная глубина бунта, в ученике – несвойственная его одноклассникам чувствительность к несправедливости, в поварихе – честность и витальность.
Зернистая пленка, закрытая школа, новогоднее обращение в финале тоже фигурируют как приметы времени, но гораздо более важно, что «Оставленные» – кино о потерявшейся на смене эпох стране и потерявшихся в ней людях. Они все (это, пусть и очевидная, но работающая аллегория), понятно, оставлены одни не только на рождество, но и в жизни. Здесь как и всегда у Пэйна, на месте серьезная, не поверхностная драма, боль незаметной для других депрессии, попытки скрыться в величии Римской империи от тоски собственных времен. При сдержанном оптимизме финал печальный – ведь даже Римская империя в какой-то момент рухнула, а новый год не гарантирует новое счастье, и весь фильм, в сущности, – картина разделенного одиночества.
Но именно в этой тихой грусти – по упущенным возможностям, ушедшим временам, невозвратным потерям – и кроется, как ни странно, главный терапевтический эффект картины. Пэйн не пытается ни замаскировать боль, ни сказать, что ее нет. Он делает главное, что может сделать честный режиссер, – предлагает разделить ее со зрителями. И, раз уж речь о семидесятых, это, конечно, то предложение, от которого невозможно отказаться.
Понравился материал? Поделись с друзьями:
Похожие статьи:
