Обремененная долгами супружеская пара, уклоняющийся от уплаты налогов министр, переворачивающая гендерные нормы девочка-подросток – персонажи фильма «Кровавые апельсины» существуют на грани истерики. Отчаявшиеся пенсионеры участвуют в танцевальном конкурсе, чтобы решить денежные вопросы; лицемерный чиновник стремится урезать пособия и скрыть следы своего финансового мошенничества, попутно раздавая интервью о семейных ценностях и не гнушаясь секс-вечеринок; скромная девушка вопреки наставлениям адвоката стремится поведать суду правду о своей вендетте.
Может показаться, что каждый из них в определенной степени жертва системы, но как только наступает сумеречное время монстров, когда «старый мир умирает, а новый изо всех сил пытается родиться», мы обнаруживаем истинные лица героев, изуродованные тщеславием, цинизмом, эгоизмом.
После эпифанического перехода жестокость – внутренняя, скрытая, невидимая – с вызовом выплескивается наружу. Так, тонкое напряжение первой половины фильма резко нарастает во второй: перед нами не просто черная комедия, перед нами черная суть общества, выставленная в мрачном, но вместе с тем убедительном свете.
С некоторыми допущениями здесь вполне применимы сравнения событий роковой ночи в ленте «Кровавые апельсины» с абсурдистскими работами Квентина Дюпьё и тягой к насилию и социальной футурологией Михаэля Ханеке, но, кажется, наибольшее влияние на Мерисса произвели «Дикие истории» Дамиана Сифрона. Мерисс по лекалам Сифрона изучает темную сторону людской натуры и задумывается о моральном убожестве общества через арки своих извращенных персонажей. Получилось не столь изящно, как в аргентино-испанской черной комедии – решение пересекать и вести новеллы параллельно вместо последовательного рассказа приводит к неровным скачкам и лишает картину целостности, – однако не менее безумно.
В своем втором полнометражном фильме Мерисс не боится смешивать жанры: от социального комментария с аллегорическим изображением проблем современной Франции через откровенную сатиру на механизмы власти он переходит к шокирующим всплескам насилия, отсылающих к эксплуатейшн-кино, а затем одним движением вскрывает раны либеральной политики через рассуждения о капитализме, национальной идентичности, социальной классификации и стратификации, корпоративной спекуляции, женоненавистничестве и безразличии.
Кто-то отнесет «Кровавые апельсины» к вызывающе самодовольному образцу «экстремального» кино и упрекнет в показухе, кто-то укажет на предсказуемую формулу и отметит поверхностность сюжета, а кому-то не угодит прямая провокация и поспешный финал, однако укорять Мерисса в недостатке эмоциональности невозможно.
Подобно навязчивым мыслям, снова и снова прокручиваешь в голове сцены из фильма, пытаясь утихомирить бушующий ужас, вызванный эгоистами мира сего, к которым относишься и ты сам. В общем, то, что нужно, для каннской программы Midnight Screenings. Да будет тьма!